Ортега-и-гассет, хосе. Культура Х

Хосе Ортега-и-Гассет (исп. Jos Ortega y Gasset, 9 мая 1883, Мадрид - 18 октября 1955) - испанский философ и социолог, сын литератора Хосе Ортеги Мунильи.

Биография

Обучался в колледже отцов-иезуитов «Мирафлорес-дель-Пало» (Малага). В 1904 году окончил Мадридский университет Комплутенсе, защитив при этом докторские тезисы «El Milenario» («Тысячелетний»). Затем семь лет провёл в университетах Германии, с предпочтением Марбургского, где в то время блистал Герман Коген. По возвращении в Испанию получил назначение в Мадридский университет Комплутенсе, где и преподавал до 1936 года, когда началась гражданская война.

В 1923 году Ортега основал «Revista de Occidente» («Западный журнал»), который служил делу «сравнивания Пиренеев» - европеизирования Испании, тогда изолированной от современного (по тому времени) культурного процесса. Являясь убежденным республиканцем, Ортега был вождём интеллектуальной оппозиции в годы диктатуры генерала Примо де Риверы (1923-1930), поддержал свержение короля Альфонса XIII и установление Второй Республики, был одним из основателей «Республиканского объединения интеллигенции» (1931), избирался гражданским губернатором Мадрида, а затем депутатом от провинции Леон. Однако, очень скоро Ортега начал разочаровываться в том направлении, которое обрело политическое развитие республики. Во время дебатов по проекту Конституции Второй Республики, проходивших с 27 августа по 9 сентября 1931 года, в своем выступлении, отметив достоинства проекта, в то же время указал на то, что в нем заложены «бомбы замедленного действия», в частности, по региональному и религиозному вопросам. Пребывая еще год в депутатском кресле, продолжал критиковать Республику, центральным пунктом чего стала его знаменитая речь «Rectificacin de la Repblica» («Исправление Республики»), произнесенная им в декабре 1931 года.

Начало испанской гражданской войны в июле 1936 года застало Ортегу больным. Через три дня после начала противостояния к нему в дом явился отряд вооруженных коммунистов, которые потребовали от него поставить подпись под манифестом в поддержку правительства Народного фронта и с осуждением «государственного переворота». Ортега отказался их принять, и во время жесткого разговора между ними и его дочерью ей удалось убедить пришедших, что надо составить более короткий и менее политизированный текст, который в результате Ортега и подписал вместе с другими интеллектуалами (впоследствии Ортега описал этот эпизод в своей статье «En cuanto al Pacifismo»). В том же месяце Ортега покинул Испанию и удалился в изгнание - сначала в Париж, затем в Нидерланды, Аргентину и Португалию.

В происходившей в Испании гражданской войне, Ортега-и-Гассет фактически не поддерживал ни одну из сторон, видя как в коммунистах, социалистах и анархистах, получивших преобладание среди республиканцев, так и в фалангистах, поддержавших Франко, представителей массового общества, против которого он и выступал. Находясь в изгнании, жестко критиковал тех западных интеллектуалов, которые выступили в поддержку Народного фронта, считая, что они не разбираются ни в истории, ни в современных им реалиях Испании.

По возвращении в 1948 году в Мадрид совместно с Хулианом Мариасом создал Гуманитарный институт, где преподавал и сам. До конца жизни оставался открытым критиком франкизма (как, впрочем, и коммунизма).

Творчество и известность

В 1914 году Ортега опубликовал свою первую книгу - «Размышления о Дон-Кихоте» (Meditaciones del Quijote) и прочитал знаменитую лекцию «Старая и новая политика» (Vieja y nueva poltica), в которой изложил позицию молодых интеллектуалов того времени в отношении политических и моральных проблем Испании. Некоторые историки[кто?] считают это обращение существенно важной вехой в цепи событий, которые привели к падению монархии.

Сочинения Ортеги, такие как «Размышления о Дон-Кихоте» и «Бесхребетная Испания» (Espaa invertebrada, 1921), отражают умонастроение автора как испанца и европейца. Его интеллектуальные способности и художественный талант очевидны в таких работах, как «Тема нашего времени» (El tema de nuestro tiempo, 1923) и «Дегуманизация искусства» (La deshumanizacin del arte, 1925). В прологе к «Размышлениям о Дон-Кихоте» можно найти главные идеи философии Ортеги. Здесь он даёт определение человека: «Я есть „я“ и мои обстоятельства» («Yo soy yo y mi circunstancia»), то есть человек не может рассматриваться в отрыве от окружающих его обстоятельств истории.

» Ортега-и-Гассет: массовый человек.

© Г. Ю. Чернов

Сущность культурцентристского (ортегианского) подхода к массовым явлениям

Испанский философ X. Ортега-и-Гассет явился если не создателем, то ярчайшим выразителем иного, нежели у Г. Тарда, Г. Лебона и их последователей, теоретического подхода к социально-массовым явлениям, который может быть обозначен как этико-эстетический или культурцентристский. Данный подход играл роль подхода-активатора начиная с 30-х годов XX века, и его формирование было связано как с определенной реакцией на развертывание процессов всесторонней массовизации в развитом индустриальном обществе, так и с дальнейшим развитием ряда идей Конфуция, Платона, Ф. Ницше и других мыслителей.

Сущность культурцентристского подхода состоит в рассмотрении тех или иных социальных и антропологических явлений с позиций полноценного функционирования феномена культуры. Названный подход базируется на следующих положениях: 1) признании решающей роли культуры в процессе общественного воспроизводства; 2) стратификации основных человеческих типов в культуротворческом срезе, то есть с точки зрения их роли в процессах производства, сохранения и передачи культуры.

Согласно Ортеге-и-Гассету, при нарушении «динамического равновесия» между массой и элитой, когда масса ниспровергает элиту и начинает диктовать свои «условия игры», возникает угроза деградации всех «надстроечных» сфер: политики, науки, искусства и др. Такое «вертикальное вторжение варварства» (В. Ратенау и X. Ортега-и-Гассет) угрожает цивилизации если не гибелью, то вырождением. Опасность такого рода возникает, по мнению испанского философа, на рубеже XIX-XX веков с выходом на арену истории относительно нового типа человека. Именно его, «человека массы», X. Ортега-и-Гассет сделал главным «персонажем» блестящего по форме философского эссе «Восстание масс» (1930). Введение этого понятия открывает простор для осмысления проблем «элемент массы», «латентная (потенциальная) масса», а также во многом создает основу для формирования нового, нетрадиционного подхода к изучению социально-массовых явлений.

У Ортеги речь идет об определенном типе человека, а не об общественном классе. Он делает специальную оговорку, что деление общества на массы и избранное меньшинство - это деление не на социальные классы, а на типы людей, это совсем не иерархическое различие «высших» и «низших»: в каждом классе можно найти и «массу», и настоящее «избранное меньшинство». Массовый тип, «чернь», псевдоинтеллектуалы преобладают ныне даже в традиционно элитарных группах, и наоборот, среди рабочих, считавшихся раньше типичной «массой», нередко встречаются характеры исключительных качеств (127, № 3, с. 121-122).

Принадлежность к массе - признак чисто психологический, вовсе не обязательно, чтобы субъект физически к ней принадлежал. Масса - это множество людей без особых достоинств, ее элемент - средний, заурядный человек. Но не только лишь отсутствие талантов делает личность «человеком массы»: скромный человек, осознающий свою посредственность, никогда не почувствует себя членом массы и не должен быть к ней отнесен. Человек массы - тот, «кто не ощущает в себе никакого особого дара..., чувствует, что он «точь-в-точь, как все остальные» и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все» (127, с. 120-121). Необходимые черты его - самодостаточность, самодовольство: в отличие от человека элиты, предъявляющего к себе строгие требования, он всегда доволен собой, «более того, восхищен», не знает сомнений, с завидным спокойствием «пребывает в глупости» (там же, с. 143). К массе духовно принадлежит тот, кто в каждом вопросе довольствуется готовой мыслью, уже сидящей в его голове. Ему не дано проектировать и планировать, у него ограниченные творческие возможности, нет подлинной культуры, в решении споров он игнорирует основные принципы разума, не стремится держаться истины. Сложность, многогранность, драматизм бытия либо недоступны, либо пугают его; идеи, которые он приемлет, имеют цель раз и навсегда отгородиться от сложностей окружающего мира готовыми объяснениями, фантазиями, дающими иллюзию ясности и логичности. Массового человека мало беспокоит, что идеи могут быть неверны, ведь это просто окопы, где он спасается от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять (там же, № 3, с. 139-140). Люди элиты - это люди «великого пути», пришедшие в этот мир созидать, творить, те, кто требователен к себе, берет на себя «труд и долг», а человек массы - тот, кто живет «без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению» («малый путь») (там же, № 3, с. 121).

Итак, ведущими признаками «человека элиты» являются компетентность, высокий профессиональный и культурный потенциал, самосовершенствование, творчество, «служение» как осознанный выбор, а «человека массы» - теоретическая «заскорузлость», иллюзия самодостаточности, отсутствие стимула к саморазвитию, самодовольное «пребывание» в глупости, «вожделение». Первый исповедует ценности творчества, познания как служения общенациональным, общечеловеческим задачам, второй же привержен ценностям потребления, не выходит, в целом, за перспективу собственного одномерного существования. Цивилизация интересует его не сама по себе, а лишь как средство удовлетворения растущих вожделений.

В XX веке такого рода масса резко активизировалась; не претендуя до этого на роль теоретика, социального лидера, «массовый человек» осуществляет ныне подлинную экспансию в сферах политики и культуры, требующих специальных качеств: «... нет такого вопроса общественной жизни, в который он не вмешался бы, навязывая свои мнения, - он, слепой и глухой», «... для наших дней характерно, что вульгарные, мещанские души, сознающие свою посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность» (там же, № 3, с. 139-140). Нечто подобное отмечал и Ф. Ницше, указывавший, что «массовый человек» разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей, и этим вся жизнь вульгаризируется (120, с. 46). Масса давит все непохожее, личностное, избранное. И государственная машина, и культурно-идеологическая сфера оказываются в ее власти: повсюду торжествует человек массы, и видимый успех могут иметь только течения, проникнутые его духом и выдержанные в его примитивном стиле (127, №3, с. 121).

Современным олицетворением, апофеозом «человека массы» является так называемый «специалист», человек, в совершенстве знающий какую-либо одну науку, свой крохотный уголок Вселенной, но абсолютно ограниченный во всем, что выходит за его пределы. В политике, в искусстве, в социальной жизни, в остальных науках он придерживается примитивных взглядов, но излагает и отстаивает их с авторитетом и самоуверенностью знатока, не принимая возражений людей компетентных - «амбициозность полуобразованности » (там же, № 3, с. 121-122).

Главными причинами скачкообразных изменений в поведении масс Ортега-и-Гассет считает разрушение традиционных форм доиндустриальной жизни, «рост жизненной силы» современного общества, проявляющийся через взаимодействие трех факторов: экспериментальной науки, индустриализации (их он объединяет под именем «техники») и либеральной демократии. Достижения «техники» привели к невиданному для прежних эпох росту возможностей как общества, так и отдельного человека - расширению его представлений о мире, скачкообразному подъему уровня жизни всех слоев населения, нивелировке состояний. К экономической обеспеченности присоединяются «физические блага», комфорт, общественный порядок.

Все это сопровождается резким ростом населения Европы (за 1800-1914 годы - со 180 до 460 миллионов человек); целый человеческий поток обрушился, по выражению испанского философа, на поле истории, «затопляя его». Существенно здесь то, что у общества не хватило ни времени, ни сил для приобщения в достаточной мере этого «потока» к традиционной культуре: школы успевали преподать лишь внешние формы, технику современной жизни, научили пользоваться современными аппаратами и инструментами, но не дали понятия о великих исторических задачах и обязанностях, унаследованных сложных, традиционных проблемах, о духе (там же, № 4, с. 135-136).

Ортега-и-Гассет пишет: «Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки: происходит выравнивание богатств, прав, культур, классов, полов» (там же, с. 136). Уже с конца XVIII века идет процесс уравнения прав, ликвидации наследственных, сословно-классовых привилегий. Постепенно суверенитет любого индивида, «человека как такового», вышел из стадии отвлеченного идеала и укоренился в сознании заурядных людей. И здесь произошла метаморфоза: магический блеск идеала, ставшего действительностью, потускнел. Формальное равенство прав и возможностей, не подкрепленное ростом равенства фактического (то есть нравственного, культурного), самосовершенствованием, правильным пониманием соотношения общественных прав и обязанностей, привело не к реальному росту, а лишь к росту амбициозности, претензий «массового человека». Эта амбициозность укрепляется растущей полуобразованностью, иллюзией знания, «варварством специализации». Итак, внешние ограничения практически во всех сферах жизни для «большинства» оказались сняты. Но, как верно отмечает П.П. Гайденко, «...снятие внешних ограничений превращается в полный произвол индивидуальных вожделений, если человек не знает ограничений внутренних, не умеет и не хочет «укорачивать самого себя» (25, с. 165). Именно таков «человек массы» нового образца, которого открывшиеся возможности не улучшили, а превратили в подобие избалованного ребенка, полного вожделений и невнимательного, неблагодарного к источнику их удовлетворения.

Массовый человек утверждает свое равенство (точнее, дарованное ему право) не путем восхождения к высотам культуры, самосовершенствования, а путем низведения до себя окружающего его социума. Все эти новые блага и возможности он получает как готовый результат, подарок, не имея представления о процессе, о цене. Вокруг возникает множество новых соблазнов. Уверенность в своем праве получать, амбициозность полуобразованности, «комплекс самодостаточности» порождают в нем иллюзию фантастического всемогущества, вожделения будят к действию: потребовать свою долю общественных благ, даров цивилизации, причитающихся в силу специфически понимаемого «равноправия».

Нахождение «единомышленников», осознание себя частью мощного социального новообразования усиливает амбиции «человека массы», и он жаждет перестроить мир по собственному сценарию. Главная особенность этого сценария: цивилизация не надстраивается, а должна служить средством, инструментом удовлетворения текущих соблазнов, вожделений; элита нужна лишь постольку, поскольку обслуживает такого рода функционирование цивилизации в интересах массы - по принципу «хлеба и зрелищ».

Рассматривая социально-культурную структуру социума, Ортега-и-Гассет фактически выделяет не два, а три его слоя: массу, элиту и промежуточный тип, условно «скромных тружеников». От массы их отличает именно скромность, самокритичность, большая осмотрительность в рассуждениях и действиях, неамбициозность, неагрессивность («мудрая пассивность»). То есть, по этико-психологическому складу этот тип приближается к духовной элите. Но в культурно-профессиональном, интеллектуальном, эстетическом планах между ними есть еще серьезная граница. Сознание людей этого типа, как и «человека массы», функционирует почти исключительно на обыденном, а не на теоретическом уровне, столь же склонно к упрощению, иллюзорности, хотя и включает критический, разумно-консервативный элемент. В «спокойные» для общества эпохи «скромный труженик» является его стабилизирующим элементом. Ему есть что терять: на своем социальном уровне он достаточно квалифицирован, обладает определенной профессиональной гордостью, стабильным жизнеобеспечивающим достатком, его не грызут сиюминутные вожделения и зависть.

Однако в переломные, кризисные эпохи «скромный труженик» легко увлекается в общий поток радикализмом массы, может временно смешиваться с ней. Различия между человеком массы и «средним элементом» поможет нам уяснить и тонкое наблюдение Н.А. Бердяева: «...плебейский дух есть дух зависти к аристократии и ненависти к ней. Самый простой человек из народа может не быть плебеем в этом смысле. И тогда в мужике могут быть черты настоящего аристократизма, который никогда не завидует, могут быть иерархические черты своей собственной породы, от Бога предназначенной» (18, с. 136).

Во все эпохи происходит, по сути дела, своеобразная борьба между массой и элитой за преобладающее влияние на этот «средний элемент». Сейчас, в эпоху глобального стресса, отставания «человеческих качеств» от быстротечных изменений, новых требований времени (А. Печчеи) вопрос о социальном лидерстве, казалось уже решенный опытом веков в пользу элиты, поставлен вновь. Ориентиры развития цивилизации могут быть деформированы в ходе такой «перестановки», приобрести взамен творчески-поступательного инструментально-потребительский характер, в перспективе - мещански-застойный, что ведет, помимо всего, к ресурсно-экологическому коллапсу.

Впрочем, по мнению В.Ф. Шаповалова, мы впали бы в иллюзию социального титанизма, потребовав от массы, от большинства населения (включая и «скромных тружеников») постоянно находиться в состоянии ответственности за человечество, за страну, за общечеловеческое будущее. Рядовой человек предпочитает «просто жить», реализовывать себя в разнообразных сферах деятельности и досуга (173, с. 38). В этом нет трагедии, пока соблюдена мера «моего» и «общего» и пока существует подлинная духовная элита.

Проблема элиты или аристократии в буквальном, а не историческом, классовом смысле, одна из самых античных. Чувствуем ли мы хоть йоту фальши, читая строки Платона об идеальном государстве: «...ничтожные вожделения большинства подчиняются там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных» (129, с. 203)? Ясна и чеканна и мысль Н.А. Бердяева: «Аристократия, как управление и господство лучших, как требование качественного подбора, остается на веки веков высшим принципом общественной жизни, единственной достойной человека утопией» (18, с. 124).

Оптимальное развитие общества, вероятно, требует и соблюдения следующих принципов: 1) подбора, выдвижения и правления наилучших социально-духовных элементов, действительной элиты; 2) эволюции (перетекания) средних и низших слоев социума в элитарном направлении через подъем их духовного уровня. «При этом, - по словам Н.А. Бердяева, - в историческом плане следует помнить, что народные массы выходят из тьмы и приобщаются к культуре через выделение аристократии и исполнение ею своей миссии» (там же, с. 131-132).

И Ортега-и-Гассет, и Бердяев призывают не смешивать духовную элиту с сословной, наследственной аристократией - представители исторической аристократии могут стоять очень низко в духовном отношении, быть настоящими «людьми массы», лучшие же представители духовной аристократии часто не выходят из аристократических слоев. Избранная часть исторической аристократии, впрочем, долгое время играла роль духовной элиты; например, рыцарство, лучшая часть русского дворянства - эти веками формировавшиеся душевные типы, наделенные чертами благородства, щедрости, жертвенности, чести. Но наследственная аристократия имеет тенденцию к вырождению, к кастовой замкнутости, изоляции от реалий. Отвратительны аристократическое чванство, пренебрежительное отношение к простому народу, измена предназначению давать от своего избытка, борьба за сохранение незаслуженных привилегий.

Не следует смешивать духовную элиту и с политической, хотя последняя и может содержать в себе духовно значимые элементы. В истории общественной мысли идея совпадения духовно-нравственной и правящей элиты берет начало не только в европейском регионе в эпоху античности, но и на Востоке. Достаточно вспомнить идеал «совершенного человека» - правителя «цзюнь-цзы» Конфуция, разменянный позднее «на мелкую монету» эпигонами официального конфуцианства (23, с. 261-262). Однако в исторической практике такое совпадение являлось до сих пор скорее исключением, чем правилом.

Тем более не определяет принадлежность к массе или элите материальное положение, ибо самый богатый и самый влиятельный человек может оставаться культурным ничтожеством, а носитель самобытной высокой культуры - жить на грани нищеты (173, с. 35). Духовная аристократия, духовная элита выходит из какой угодно среды, рождается (формируется) в порядке «индивидуальной благодати» (18, с. 136).

Значение этого хрупкого «озонового» слоя трудно переоценить: от наличия духовной элиты и ее качеств зависит судьба народа и человечества. Через нее в другие слои проникают духовность и гражданственность. В.Ф. Шаповалов указывает на ряд признаков этого слоя, помимо уже названных и выделенных X. Ортегой-и-Гассетом:

Духовная элита есть носительница высокой культуры, не связывающая свое бытие с претензиями на высокое материальное вознаграждение;

Существование ее основывается, прежде всего, на осознании самоценности культуры, которая является «наградой сама по себе»;

В ней нет и не должно быть идолопоклонства - ни перед властью, ни перед народом. Только такая элита может рассчитывать на соответствующую общественную оценку, свободную от подозрений в корыстолюбии и, благодаря этому, способна реально оказывать воздействие, в том числе и нравственное, на жизнь общества (173, с. 35-38).

Важным признаком духовной аристократии является и то, что она выступает в качестве носителя, проводника не только национального, но и общечеловеческого социального и исторического опыта. Знание прошлого, ощущение себя в историческом времени придают ей устойчивость, служат источником ее духовной силы в самые трудные времена, в кризисные и переломные эпохи, выводящие из равновесия «средний элемент» («скромных тружеников») и провоцирующие рост экстремизма «человека массы».

Духовная элита должна бы занять место социального лидера или социального арбитра, давая экспертную оценку решениям власти, явлениям общественной жизни. При этом, если мечта Платона о прямом управлении государства «философами» не становится явью, необходимо дистанцирование, автономия духовной элиты от власти.

К сожалению, наш век оказался жестоким по отношению к духовной аристократии. Это проявилось и в исступленно-самоубийственном истреблении, и в вытеснении элиты революционным «самодержавным народом», деспотами-диктаторами, в попытках создания альтернативной «элиты-служанки». Духовная элита оказывается как бы лишним элементом в массовом обществе, массовой культуре Запада; сохранить себя физически интеллектуалы могут только «встраиваясь» в определенное сугубо прагматическое «прокрустово ложе», действуя в качестве придатка «общества потребления».

Итак, в соответствии со сказанным ранее, с позиций представителей культурцентристского подхода масса может рассматриваться как качественно низший слой социума, чьи жизненные потенции и потребности практически не выходят за рамки «чистого бытия», простого и расширенного потребления. И если теоретически предположить, смоделировать доминирование этого элемента в регулятивной (политика, общественные связи) и духовной сферах, в сфере массовых коммуникаций, то резонно предположить и вытекающее из этого измельчание, выхолащивание содержания деятельности этих сфер и общественных связей.

Увы, но практика, похоже, развертывается в описанном выше направлении. Мерилом оценки произведений культуры все больше выступает их популярность, коммерческий успех, налицо гипертрофия развлекательной функции искусства по отношению к развивающей.

В политике все явственнее дает о себе знать проблема гипердемократии. Встает вопрос: возможно ли решение проблем будущего страны, человечества арифметическим большинством индивидов (одно дело - защита коренных материальных интересов, другое - выбор стратегии развития общества)? X. Ортега-и-Гассет пишет о вытеснении представителей квалифицированных меньшинств из сферы политики, выдвижении массой себе подобных политиков, что является весьма характерным и для современной политической жизни России. Такого рода власть, как правило, живет нуждой сегодняшнего дня, но не планами будущего: ее деятельность сводится к тому, чтобы «как-то увертываться от поминутных осложнений и конфликтов: проблемы не разрешаются, а лишь откладываются со дня на день... даже с тем риском, что они скопятся и вызовут грозный конфликт» (127, № 3, с. 135). И «человек массы», и его власть живут фактически по одному принципу: «После нас хоть потоп!», и тот и другая - временщики, готовящие безрадостное будущее новым поколениям.

Масса нередко легко расстается с элементами свободы ради благ, реальных или обещанных в перспективе, в пользу государства, что служит основой для утверждения этатизма и тоталитаризма. Последнему способствует и эгалитаристский, не терпящий и не понимающий много-качественности, многообразия, дух массы. Господство массы, олицетворяющей функционально-потребительскую сторону жизни общества - необходимую, но не достаточную с позиций полноценности человека и человечества, - может осуществляться в разных формах. Как ни парадоксально это звучит, но внешне демократический и тоталитарный режимы могут иметь тождественное сущностное наполнение.

Элитарное или аристократическое начало (то есть подбор высокоморальных, компетентных и талантливых для управления, санкционированный обществом приоритет подлинно лучших) является необходимым условием для устойчивого развития любого общества. Но как соотносится с ним начало демократическое? Н.А. Бердяев считает эти два начала противоположными, метафизически враждебными и взаимоисключающими, ибо дух демократизма несет в себе величайшую опасность для аристократически-элитарного начала: «Метафизика, мораль и эстетика количества хотели бы раздавить и уничтожить всякое качество, все лично и соборно возвышающееся» (18, с. 140), его царство - царство худших, а не лучших, и, значит, есть опасность для прогресса, «качественного повышения человеческой природы» (там же, с. 140).

Другая опасность «демократического» духа, демократии как формы власти состоит в том, что верховным началом жизни народа фактически провозглашается его собственная воля, независимо от того, на что она направлена, каково ее содержание. «Народная воля, - отмечает Н. Бердяев, - может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого». В этом принципе нет гарантии того, что его осуществление «не понизит качественный уровень человеческой жизни и не истребит величайшие ценности» (там же, с. 160).

Причины торжества «демократической метафизики» в XX веке заключаются, по Бердяеву, в утрате истоков духовной жизни, духовном упадке человечества (рост демократизма идет параллельно «выветриванию души»), в росте скептицизма и скептической общественной гносеологии: если нет правды и истины, то будем признавать за них то, что признает большинство, если они есть, но я их не знаю, опять остается положиться на большинство. «... Чудовищно, - восклицает Бердяев, - как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины» (там же, с. 169).

Теоретическими основами «демократизма» является и социологический номинализм, рассматривающий народ и народную волю как некую механическую сумму. Однако из арифметического суммирования воли всех не получается всеобщей воли. Народ, по Бердяеву, есть иерархический организм, в нем каждый человек есть разностное существо, неповторимое в своей качественности, он не есть человеческое количество, человеческая масса. Поэтому всеобщее голосование - негодный способ выражения качеств в народной жизни. Меньшинство или даже один человек может лучше, точнее, по мнению философа, выразить волю и дух народный, и на этом основано значение великих людей в истории (там же, с. 161-163).

Самодовлеющее демократическое начало без сочетания с началом элитарным в ситуации социокультурной активизации общности «людей массы», делегирующих в демократические институты парвеню-бюрократические, популистские элементы, может оказаться деформирующе-разрушительным с точки зрения перспектив развития цивилизации.

X. Ортега-и-Гассет показывает современного массового человека как социально-исторический феномен, который, однако, возник не вдруг, как Афина из головы Зевса. Изменения в социуме - процессы окончательного становления индустриального общества, урбанизация, демократизация, секуляризация сознания и другие - не породили, а скорее пробудили уже существовавший в прежние времена, но доселе невостребованный, малопрестижный социокультурный тип, устрашающе деятельный в рамках своего ограниченно-одномерного жизненного проекта.

Общая демократизация жизни дает различные результаты: с одной стороны - широкое приобщение народных низов к азам культуры и рост их образованности, а с другой - «обмеление» культуры и превращение в эталонный ее «лубочного» варианта. Последнее из «болезни роста» общества, временной тенденции может перейти в доминанту развития. Происходит, по сути дела, становление новой культурной среды, в которой подлинной культуры все меньше.

Старые перегородки, механизмы защиты элитарной культуры (не столько сословной, сколько - в лучших своих образцах - национальной, общечеловеческой), ее воздействия на низы были с неизбежностью разрушены. Это касается, в первую очередь, закрытого сословного характера элиты, ее неограниченного господства, религиозного способа регулирования социальных нормативов низов. Ныне духовная элита оказалась беззащитной перед натиском масскульта, то есть, в духе представлений Ортеги, культуры, формируемой на основе ценностей «массового человека».

В тех современных обществах, где в силу традиций, эволюционного характера переходных процессов удалось найти формы сочетания демократического и элитарного начал, где государственные институты реально покровительствуют «высокой культуре», мы видим некий симбиоз двух культур, но все же практически всегда с преобладанием «массовой». При революционно-разрушительной, быстротечной форме перехода, сопряженной с коренной ломкой традиций, ликвидацией старой элиты, питательная среда для становления массовой эрзац-культуры много шире.

Следует помнить, что радикальное деление общества на массу и элиту достаточно условно. Даже в относительно чистом виде эти социальные типы крайне малочисленны, если не единичны. Так же, как в душе большинства людей, мы видим дихотомию добра и зла, борьбу доктора Джекила и мистера Хайда, так и конкурирующие системы ценностей оставляют на ней свои отпечатки. Далеко не всегда личность обладает достаточной внутренней зрелостью для собственного однозначного выбора, тем более нонконформистского. В такой ситуации множество «скромных тружеников», очевидно, испытывают растерянность и находят критерий истины в мнениях большинства. Фетишизация жизненного успеха «человека массы», этого нового мифологического героя (в России 90-х он известен под именем «нового русского»), насаждение доныне все же стыдящейся себя вульгарности, как нормы жизни, может встречать молчаливое неодобрение, скрытую иронию у «скромного труженика», но мало-помалу идет и смещение ценностей, если не в первом поколении, то у потомков. Сообщество «людей массы», прививая новообращенным свою систему ценностей, ширится за счет бывших «скромных тружеников» и их потомства, формирующегося в новой социокультурной среде, на новых «идеалах». Так масса из второсортного фрагмента общества поднимается до большинства, а затем захватывает «командные высоты» в обществе через институты демократии.

Отвлекаясь от общемировых масштабов, ненадолго всмотримся в лицо российской власти образца 90-х годов. Представляется, что редкий политик или государственный чиновник «новой формации» - не открытый и явный «человек массы» или «недолго колеблющийся», спешащий реализовать счастливую возможность удовлетворения своих материальных вожделений, тщеславия; имморализм, коррупция стали в эту эпоху как бы негласными стандартами деятельности управленческой касты, а слова о служении Отечеству не более, чем ритуальными фразами. Подобную ситуацию можно было бы охарактеризовать как апофеоз «массового человека» - его идеология живет и побеждает на всех этажах общества, власть не просто не оппозиционна масс-культуре, «человеку массы», она сама плоть от его плоти.

Возвращаясь к идеям X. Ортеги-и-Гассета, отметим наиболее ценное с точки зрения анализа социокультурных изменений, наметившихся в западном обществе уже к 30-м годам XX века, а также с точки зрения оформления основных положений ортегианского варианта культурцентристского подхода.

Ортега указал на опасность, угрожающую обществу со стороны активизировавшегося К началуXX века дисперсного морально-интеллектуального сообщества «людей массы», дал критерии диагностики данного социального типа, что позволяет нам под новым углом зрения взглянуть на проблему социально-массовых явлений.

С позиций политико-ориентированного и социально-психологического подходов массовое сознание есть феномен, продукт массового взаимодействия: контактного или опосредованного, спонтанного, случайного или сознательно формируемого, особенно через информационную политику. Социальный психолог склонен интерпретировать массу как коллективное сопереживание, политик - как суммарного идеализированного оппонента власти (абсолютная однородность массы с точки зрения проблем управления была бы идеалом) (178, с. 13). И в первом и во втором случаях мысль исследователя движется по оси от социума к индивидууму, акцент делается на воздействие институтов, коллективных взаимодействий на индивидуальное сознание. Массовое сознание мыслится, прежде всего, как продукт социума, теряет непосредственную связь с индивидуальным. Отличительной же чертой культурцентристского (ортегианского) подхода является обращение к проблеме массового в противоположной системе координат - рассмотрение характерных типов индивидуального сознания, сходных по содержанию и принципам функционирования, позволяющее выделить в качестве основных массовый, элитарный, промежуточный типы сознания.

В этой связи, принимая во внимание ряд идей X. Ортеги-и-Гассета, а также реалий социальной структуры и социальной жизни современных обществ, в которой во все возрастающей степени дает о себе знать императив культуры, считаем необходимым сделать обязательным элементом исследования социальной структуры анализ социокультурной стратификации, понимаемый как анализ соотношения основных типов индивидуальной культуры. В качестве основных типологических единиц такого варианта членения общества с целью изучения наиболее важных характеристик его состояния мы предлагаем использовать ранее описанные в данной работе культурно-антропологические типы: представитель духовной элиты, «скромный труженик», «человек массы».

Главными критериями социокультурной дифференциации выступают этический (ценностный) и когнитивный (предполагающий установку на истинное или иллюзорное, «правдоподобное» постижение мира, тот или иной вариант организации и качеств мышления). Причем в каждом из указанных выше типов Ортега выделяет и подчеркивает именно этическое ядро, систему ценностей, служащих жизненным ориентиром. «Человек массы» - это не марионетка, не случайный заложник толпы, массового действа, не только подход пропаганды и рекламы. Не отрицая роли социально-исторических факторов в выходе на передний план этого типа, Ортега-и-Гассет отводит этим факторам роль благоприятного фона скорее не возникновения, а именно развертывания его, он рисует «массового человека» в его активном, экспансионистском воздействии на общество, как субъекта формирования «массовой субкультуры» - старой, как мир, и новой лишь в масштабах своей агрессии, расползания в обществе. Ортега указывает на возникновение опасной тенденции к превращению этой, вульгарной по сути, субкультуры в эталонную, нормативную.

Определенные перспективы открывает интеграция различных подходов. Исходя из излагаемых здесь идей, синтезируя их с рядом положений Г. Тарда, Л. фон Визе и других, можно высказать предположение о том, что «массовый человек» («люди массы») есть современная форма потенциальной, латентной массы и служит ядром, ферментом массы актуальной, действующей. Полагаем, что содержательные характеристики данного индивида - субъекта массового сознания и поведения будут сохранять относительную стабильность (с известными поправками при перемене форм взаимодействия), и ближайшей задачей является создание идеальной модели «человека массы», включающей типичные варианты поведения, механизмы познавательно-практической деятельности (ценностномировоззренческая сторона уже довольно полно описана X. Ортегой-и-Гассетом).

Определение наиболее общих понятий «социальная масса» и «массовое сознание» с позиций культурцентристского подхода начнем с выделения главных признаков, характеристик массы.

Говоря о социальной массе вообще, следует указать на два присущих ей признака: 1) включение в ее состав множества индивидов; 2) относительную однородность характеристик последних. Оба признака одинаково важны и неразрывны. Самое общее определение массы может звучать так: «Масса - это система, состоящая из множества однородных элементов» (индивидов с гомогенными характеристиками сознания и поведения). Разумеется, эта однородность не может быть абсолютной, но она обязательно должна быть связана с той гранью объекта, которая является предметом нашего исследования. Дальнейшее уточнение этого определения зависит от избранного исследовательского подхода. В контексте социально-психологического подхода, масса - это множество взаимодействующих лиц с ослабленными личностными свойствами и доминантой коллективного сопереживания, то есть обусловленного «взаимозаражением» членов контактной массы единства переживаний, временной унификации психических и деятельностных качеств. В этом и проявляется относительная однородность такой массы, носящая при этом нестабильный, временный характер.

Ортегианский подход подводит к следующему пониманию массы: это дисперсное, пространственно распыленное сообщество индивидов с совпадающими характеристиками сознания (гомогенными ценностными установками, типами мышления) - «людей массы». В определенных исторических условиях (господство рынка, индустриализм, урбанизация, массовизация образования и духовной жизни вообще в сочетании с формальной демократией) масса становится доминирующей силой, определяющей направление, характер протекания процессов во всех сферах общества.

Что касается определения «массового сознания», то мы уже говорили о невозможности, по нашему мнению, создания сколько-нибудь конструктивных его вариантов в рамках других подходов - с точки зрения языка науки, этимологии понятие «массовое сознание» сохраняет свою полноценность как социально-философский термин именно в рамках культурцентристского подхода. Как раз здесь идет речь об адекватных формах, уровнях осознаваемых процессов, включая мышление, самосознание определенного рода индивидов. В других случаях, признавая реально сложившуюся традицию расширительного употребления термина, нельзя не видеть и определенной условности, дезориентирующих исследователя натяжек. Так, например, при социально-психологическом подходе мы имеем дело не только (часто и не столько) с осознанными процессами и действиями, но и влиянием «массового бессознательного». Как известно, Г. Тард и Г. Лебон избегали употребления термина «сознание», используя менее определенный - «душа толпы». Более адекватным при этом подходе представляется использование понятий «массовая психология», «социальная психика».

Получивший распространение в обществе тип ценностей и когнитивных установок «массового человека» - это лишь один из вариантов определения массового сознания на базе ортегианского подхода. Другой может быть сформулирован следующим образом: «Массовое сознание - это сознание, мировоззренческое, этическое ядро которого втянуто в поле массового стереотипа, ценностей «человека массы». Акцент в данных определениях делается на содержание сознания типа человека, ставшего массовидным в обществе, и это содержание становится проницаемым для исследования и анализа, что является проблематичным при использовании моделей «массового сознания», сформированных в рамках других подходов.

Ортегианский вариант культурцентристского подхода в условиях нынешнего развития общества способен стать, по нашему убеждению, одним из наиболее перспективных направлений дальнейшего изучения социально-массовых явлений, открывающим путь к относительно новым и эвристически полезным теоретическим установкам при проведении социологических исследований и формулировании социально-философских обобщений, а также к формированию реально «работающих» научных понятий.

Однако, обладая большим количеством преимуществ, качествами подхода-активатора, в особенности при изучении современных социально-массовых явлений, культурцентристский (ортегианский) подход не является самодостаточным. Его эффективное применение мыслится лишь во взаимодействии с другими подходами.

Страница:

Ортега-и-Гассет Хосе (Ortega y Gasset, Jose) (1883-1955), испанский писатель и философ, один из выдающихся интеллектуалов 20 в. Ортега и его современник Мигель Унамуно известны как «философы агоры», люди, которые популяризировали свои идеи с помощью газетных статей, специально созданных для этой цели журналов, в книгах и публичных лекциях.

Ортега родился в Мадриде 9 мая 1883. Получил образование в Малаге и Мадриде, стал доктором философии в 1904. Уже в 1902 писал статьи для газеты «Эль Импарсиаль» («El Imparcial»). Стажировался в Марбургском университете у Германа Когена, который оказал на него значительное влияние. В 1910 стал профессором метафизики Мадридского университета.

Меньшинство - это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса - не выделенных ничем.

Ортега-и-Гассет Хосе

В 1914 Ортега опубликовал свою первую книгу - Размышления о Дон-Кихоте (Meditationes del Quijote) и прочитал знаменитую лекцию Старая и новая политика (Vieja y nueva politica), в которой изложил позицию молодых интеллектуалов того времени в отношении политических и моральных проблем Испании. Некоторые историки считают это обращение существенно важной вехой в цепи событий, которые привели к падению монархии.

В 1915 в сотрудничестве с Асорином, Барохой и Пересом де Айела основал журнал «Испания» («España»), а в 1917 - «Эль Соль» («El Sol»). Вскоре Ортега стал известен в Латинской Америке; в 1916 он прочитал серию лекций в Аргентине. В 1923 учредил журнал «Ревиста де Оксиденте» («Revista de Occidente»), в котором испаноязычному миру предлагались новейшие достижения в области философии, науки и литературы. Когда генерал Примо де Ривера провозгласил себя диктатором Испании в декабре 1923, Ортега, как и многие другие профессора, отказался от должности в университете. В феврале 1931 за два месяца до смены режима он образовал небольшой политический союз «Группа на службе республики» («La agrupacion al servicio de la republica»), а затем был избран в новую конституционную ассамблею. В 1933 Ортега ушел из политики, а когда началась гражданская война, покинул Испанию. В 1936-1945 жил в Европе, Аргентине и Португалии. В 1948 основал в Мадриде Институт гуманитарных наук. Умер Ортега в Мадриде 18 октября 1955.

Сочинения Ортеги, такие, как Размышления о Дон-Кихоте и Бесхребетная Испания(España invertebrada, 1921), отражают умонастроение автора как испанца и европейца. Его интеллектуальные способности и художественный талант очевидны в таких работах, как Тема нашего времени (El tema de nuestro tiempo, 1923) и Дегуманизация искусства (La deshumanizacion del arte, 1925). Однако как раз в прологе к Размышлениям о Дон-Кихотеможно найти главные идеи философии Ортеги.

Здесь он дает определение человека: «Я есть Я и мое окружение» («Yo soy yo y mi circunstancia»), т.е. человек не может рассматриваться в отрыве от окружающих его обстоятельств истории. Ортега искал компромисса между идеализмом (преувеличивающим значение разума) и реализмом (преувеличивающим значение вещей) и предложил философию жизни, соединение Я и вещей. Каждая жизнь есть одна из точек зрения на Вселенную; истина плюральна, никто не может претендовать на то, что его точка зрения единственно истинна. Жизнь - это драма, выбор в экзистенциалистском смысле. Знакомство с немецким философом Вильгельмом Дильтеем повлияло на философско-исторические взгляды Ортеги, нашедшие выражение в его работе История как система (Historia como sistema, 1941), предлагающей новый подход к изучению фундаментальных проблем человеческого существования.

Всемирную славу Ортеге принесла его работа Восстание масс (La Rebelión de las masas, 1930). В каком-то смысле название не соответствует содержанию, ибо под массами не имеется в виду пролетариат. Согласно Ортеге, человечество разделено не на общественные классы, а на два типа людей: элиту (духовную аристократию) и массу. Последняя лишена способности к самооценке и в результате нетребовательна к себе. Человек «массы» посредствен, скучен и желает оставаться таким, какой он есть, быть «таким, как все». Масса, следовательно, представляет собой совокупность индивидов, ориентированных на жизнь в массе. Наличие огромного числа таких людей характерно для 20 в. Благодаря либеральной демократии и техническому прогрессу стал возможен высокий уровень жизни, который льстил самолюбию тех, кто пользовался его выгодами и не думал ни об ограниченности своего существования, ни об окружающем огромном мире. Работа Ортеги заканчивается требованием, чтобы власть была передана меньшинству - духовной элите. Он также предлагает, чтобы Западная Европа объединилась и вновь стала оказывать влияние на ход событий в мире.

В ХХ веке приобрели невиданный размах процессы урбанизации, разрыва социальных связей миграции населения. Только что минувшее столетие предоставило огромный материал для осознания сущности и роли масс, вулканический выброс которых на арену истории произошел с такой скоростью, что они не имели возможности приобщиться к ценностям традиционной культуры. Данные процессы описываются и объясняются различными теориями массового общества, среди которых первым целостным вариантом был ее «аристократический» вариант, получивший наиболее полное выражение в работе Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» (1930).

Истоки теорий массового общества - в консервативно-романти-ческой критике капитализма со стороны классов, которые лишились своих сословных привилегий и оплакивали патриархальный жизненный уклад (Берк, де Местр, консервативные романтики Германии и Франции XIX века). Непосредственными предшественниками данных теорий являлись Ф. Ницще, который утверждал, что отныне главную роль играет масса, преклоняющаяся перед всем заурядным, а также Г. Лебон и Г. Тард, разработавшие концепцию массовой психологии. Лебон («Психология масс» (1885)) напрямую связывал новую роль масс с разрушением социальных, политических, религиозных верований, составляющих фундамент всей прошлой истории, и с возникновением новых условий существования, порожденных открытиями науки и техники. (См.: Хевеши М.А. Политика и психология масс // Вопросы философии. 1999. №12. С.32-33). Он также писал о том, что рост городов, развитие промышленности и средств массовых коммуникаций приведут к тому, что общественная жизнь все более будет зависеть от масс. Отождествляя массу с толпой, Лебон пророчил наступление «эры масс» и следующий за этим упадок цивилизации.

По мнению Ортеги, современную ему европейскую жизнь определяет следующий феномен: полный захват общественной власти массами. Испанский философ считает, что в данном случае следует говорить о самом серьезном кризисе европейских народов и культур, поскольку масса не должна и не способна управлять собой. Подобный кризис, который имел место в истории не однажды, исследователь именует восстанием масс (или бунтом - rebelion). Словосочетание «восстание масс» впервые было употреблено Ницще, прежде всего, по отношению к искусству, но именно Ортега исследует данный феномен в социальном контексте. Общество, по определению испанского философа, является динамическим единством избранного меньшинства и массы. Общество аристократично по самой своей сути, общество, подчеркивает Ортега, но не государство. Меньшинством Ортега именует совокупность лиц, наделенных особыми качествами, которыми масса не обладает, масса - это средний человек. Деление общества на меньшинство и массу объявляется типологическим, не совпадающим ни с делением на социальные классы ни с их социальной иерархией. Эту точку зрения, изложенную Ортегой в работе «Восстание масс» разделяет Й. Хейзинга. Следует отделить, пишет голландский историк, понятия «масса» и «элита» от их социального базиса и рассматривать их только как духовные позиции. Ортега считает, что внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Для создания меньшинства необходимо, прежде всего, чтобы каждый, принадлежащий к меньшинству по особым, более или менее личностным причинам отпал от толпы. Единственной связью участников данного объединения является некая совместная цель, идея или идеал, что само по себе исключает многочисленность. Исследователь считает самым радикальным деление человечества на два класса: на тех, кто требует от себя многого и добровольно берет на себя тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего для кого жить значит плыть по течению. Истинное благородство души - noblesse oblige, утверждает испанский философ, - состоит не в осознании человеком своих прав, а в безграничной требовательности к себе. Для личности, щедро наделенной жизненной силой и испытывающей необходимость быть лучшей, жить - значит предъявлять к себе требование, которое Ортега именует истинным рыцарским императивом. Уделом избранных испанский философ считает служение. Благородная жизнь, по Ортеге, - есть жизнь как испытание, благородство определяется требовательностью и долгом, изначально завоевываемыми, а не правами, которые были пожалованы. Хейзинга в свою очередь высказывал сожаление по поводу искоренения понятия служения из народного сознания. По мнению голландского историка, понятие служения находится в теснейшей связи с понятием сословности. Он также считает, что благородство изначально основывается на добродетели. Благородное сословие некогда отличалось доблестью и отстаивало свою честь, и тем самым соответствовало идеалу добродетели. По словам Хейзинги, человек благородного звания подтверждает свою добродетель действенным испытанием силы, ловкости, мужества, а также остроумия, мудрости, искусности, богатства и щедрости. Ортега выражает досаду по поводу того, что в обыденной речи плачевно выродилось такое «вдохновляющее» понятие как знатность. Поскольку оно применялось только к «наследственным аристократам», то превратилось в нечто похожее на всеобщие права, инертное безжизненное свойство, обретаемое и передаваемое механически. Но подлинное значение etyma - «благородства», подчеркивает испанский исследователь, целиком динамично. Знатный значит «знаменитый», известный всему свету, тот, кто благодаря известности и славе выделился из безымянной массы, тот, кто имеет больше сил и их не жалеет. По мнению Ортеги, благородство является синонимом «жизни окрыленной, призванной перерасти себя и вечно устремленной оттого, чем она становится, к тому, чем должна стать». (Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С.77.) Данная оценка благородства обнаруживает влияние концепции «открытого общества» А. Бергсона, с присущей ему «динамической» моралью, которая воплощена в избранных личностях, способных к бесконечному совершенствованию. В свою очередь трактовка Ортеги «избранных» как «меритократии» (от лат. meritus - достойный и греч. kratos - власть) оказала влияние на теорию английского социолога М. Янга, которым данный термин был введен в употребление в противоположность понятиям «аристократия» и демократия. Таким образом, элита, по Ортеге, это люди, обладающие моральным и интеллектуальным превосходством над массой, наделенные наивысшим чувством ответственности.

Благородную жизнь испанский философ противопоставляет жизни низменной, то есть инертной, закупоренной, осужденной на самоограничение, поскольку ничто не побуждает ее разомкнуть свои пределы. Людей, ведущих подобную инертную жизнь, называют массой, а массой их именуют исключительно за их инертность, а не за многочисленность. К массе Ортега относит всякого, кто не желает применять к себе особую меру, и ощущает себя таким же «как и все», и того, кто не только не удручен собственной неотличимостью, а напротив доволен ею. Ортега находит очень тонким замечание Хайдеггера по поводу человеческой жизни: жить значит заботиться, забота - sorge - то, что римляне называли cure. Сам же испанский философ считает, что «жизнь это беспокойство и не только в трудные минуты, но всегда и, в сущности, жизнь и есть лишь беспокойство». (Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М., 1991. С.189.) Но для того, кто позволяет своей жизни, подобно бую, плыть по течению, движимой социальными потоками, жить - значит вручить себя чему-то единообразному, позволить привычке, предрассудку, навыку, сложившемуся внутри, заставлять его жить. Подобным образом формируются так называемые средний мужчина и средняя женщина, то есть большинство человеческих существ. Исследователь именует их слабыми душами за то, что, ощутив в одно и тоже время радостную и печальную тяжесть собственной жизни и, испугавшись этого, они обеспокоиваются именно тем, чтобы освободиться от тяжести, которой являются они сами, и переложить ее на коллектив, то есть они беспокоятся о не-беспокойстве. Видимое равнодушие не-беспокойства всегда скрывает тайный страх, что человеку самому нужно определять изначальные действия, деятельность, эмоции. Скромное стремление быть как все, отказываться от ответственности перед собственной судьбой, растворить ее в массе, является, по Ортеге, вечным идеалом слабого. Таким образом, массу составляет те, кто плывет по течению и лишен ориентиров, и поэтому массовый человек не созидает даже тогда, когда силы и возможности его огромны.

Характеризуя человека-массу, Ортега выделяет следующие черты: врожденное и подспудное ощущение обильности и легкости жизни, чувство собственного превосходства и всесилия, а также желание вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безоговорочно, то есть в духе «прямого действия». Индивида, обладающего вышеназванными качествами, исследователь сравнивает с избалованным ребенком и взбесившимся дикарем, то есть варваром. По мнению Ортеги, в слове цивилизация сфокусировано следующее: грани, нормы, этикет, законы, писаные и неписаные, право и справедливость. Все эти средства цивилизации предполагают глубокое и сознательное желание каждого считаться с остальными. Корень понятия цивилизации, подчеркивал исследователь, - civis, гражданин, то есть горожанин, указывает на происхождение смысла, который заключается в том, чтобы сделать возможным город, сообщество, сосуществование. Следовательно, цивилизация является, прежде всего, волей к сосуществованию. По мере того как, люди перестают считаться друг с другом, они дичают, то есть одичание - есть процесс разобщения, и периоды варварства являются временем распада, временем крохотных враждующих и разъединенных группировок. Для Хейзинги так же, как и для Ортеги в понятии цивилизации главным является формирование человека как гражданина, подчинение единому правопорядку, возросшее осознание индивидом своего, достоинства, исключение варварства. Голландский историк видит наиболее точное, близкое к идеалу воплощение содержания понятия культуры в латинском «civilitas». Впадение в варварство Хейзинга, так же как и Ортега, считает основной тенденцией современной культуры.

По мнению Ортеги, существо, всюду выказывающее свою варварскую суть, является баловнем человеческой истории, «самодовольным недорослем». Баловнем философ называет наследника, который держится исключительно как наследник. В данном случае наследство - это цивилизация с ее удобствами, гарантиями и другими благами. Ортега полагает ошибочным мнение, будто жизнь в изобилии является более полной, высокой и подлинной, чем жизнь в упорной борьбе с нуждой. Изобилие, которым вынужден владеть наследник, лишает его собственного предназначения, омертвляет его жизнь, поскольку именно те трудности, которые мешают индивиду, будят и напрягают его силы и способности. Для расцвета человеческой жизни, в равной степени, как для духовного, так и физического существования необходимо, чтобы растущие возможности уравновешивались теми трудностями, которые она испытывала. Именно в XIX столетии цивилизация предоставила возможность среднему человеку утвердиться в избыточном мире, воспринятом им как изобилие благ, но не забот. Подобное нарушение равновесия калечит индивида и, подрезав, жизненные корни, не позволяет ему ощутить саму сущность жизни, вечно темную и насквозь опасную. Об избалованности современного человека пишет и Хейзинга. Как отмечает голландский историк, вплоть до начала второй половины XIX столетия даже состоятельные слои населения стран Запада куда чаще и непосредственнее сталкивались с убогостью существования, чем современный европеец, принимающий все жизненные удобства как нечто заслуженное. Моральные мускулы человека, подчеркивает Хейзинга, оказались не настолько сильны, чтобы выдержать ношу данного изобилия; жизнь стала слишком легкой.

Новоявленный варвар с хамскими повадками, с тяжелым сердцем констатирует Ортега, является плодом современной цивилизации, и в особенности тех ее форм, которые возникли в XIX веке. Данный тип человека не задумывается об искусственной, почти неправдоподобной природе цивилизации, и его восхищение техникой не относится к тем основам, которым он обязан этой технике. Характеризуя современную ему ситуацию, Ортега приводит слова В. Ратенау о «вертикальном вторжении варваров», и определяет их как рожденную кропотливым анализом точную формулировку. На древние подмостки цивилизации, делает вывод испанский исследователь, прокрался из-за кулис массовый, а в действительности - первобытный человек.

Анализируя феномен «восстания масс» Ортега указывает на лицевую сторону господства масс, которая знаменует собой всеобщий подъем исторического уровня, а это, в свою очередь, означает, что обыденная жизнь сегодня достигла более высокой отметки. Он определяет современную им эпоху как эпоху уравнивания: происходит уравнивание богатств, сильного и слабого пола, уравниваются и континенты, следовательно, пребывавший ранее на более низкой жизненной отметке европеец от этой нивелировки только выиграл. С данной точки зрения нашествие масс выглядит как небывалый прилив жизненных сил и возможностей, и данное явление противоречит известному утверждению О. Шпенглера о закате Европы. Испанский философ само это выражение считает темным и топорным, и если оно еще и может пригодиться, полагает он, то только по отношению к государственности и культуре, но никак не по отношению к жизненному тонусу рядового европейца. Упадок, по мнению Ортеги, понятие сравнительное. Проводить сравнение можно с любых точек зрения, но единственно оправданной и естественной точкой зрения исследователь считает точку зрения «изнутри». А для этого необходимо окунуться в жизнь, и, увидев ее «изнутри», выносить суждение, ощущает ли она себя упадочной, другими словами, немощной, пресной и скудной. Мироощущение современного человека, его жизненный тонус обусловлены «сознанием небывалых возможностей и кажущимся инфантилизмом минувших эпох». Таким образом, коль скоро нет ощущения утраты жизнеспособности, и речи не может быть о всеобъемлющем упадке, можно говорить лишь о частичном упадке, который касается вторичных продуктов истории - культуры и наций.

Ортега считает совершенно напрасными надежды на то, что реальный средний человек, обладающий таким высоким жизненным уровнем, сумеет управлять ходом цивилизации. Даже просто поддержание уровня современной цивилизации вызывает непомерную трудность и требует бесконечных ухищрений, оно оказывается непосильным для тех, кто научился пользоваться некоторыми инструментами цивилизации, «но ни слухом, ни духом не знает о ее основах».

Как отмечает Ортега, благодаря школам, которыми так гордился XIX век, масса получила современные технические навыки, освоила средства для того, чтобы жить полнее, но это не помогло ей стать более воспитанной, не помогло приобрести историческое чутье и чувство исторической ответственности. «В массу вдохнули силу и спесь современного прогресса, но забыли о духе». (Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С.68.). Естественно, что она и не собирается думать о духе, и новые поколения, желая править, воспринимают мир как первозданный рай, где нет ни давних следов, ни давних проблем. Хейзинга также пишет о том, что массам преподносятся в небывалых ранее масштабах и самой разнообразной форме различного рода знания и сведения, но с использованием этой суммы знаний в жизни дело явно не ладится.

Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни является, по мнению Ортеги, самобытнейшей чертой современности, наименее сопоставимой с прошлым. Ранее в европейской истории не случалось такого, чтобы чернь заблуждалась по поводу собственных «идей» касательно чего бы ни было. Ей доставалось в наследство верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но она не присваивала себе умозрительных суждений, - например, о политике или искусстве - и не определяла, что они такое и чем они должны стать. Действия черни сводились к одобрению или осуждению того, что задумывал политик, к отклику, сочувственному или, напротив, на творческую волю другого. Но ей даже в голову не приходило, не только противопоставлять «идеям» политика свои, но даже судить их, руководствуясь неким сводом «идей», призванных своими. Все это относилось к искусству и другим областям общественной жизни. Сознание своей ограниченности, неподготовленности к теоретизированию не позволяло плебею решиться даже отдаленно участвовать практически ни в какой общественной жизни. Хейзинга в свою очередь отмечает, что в старые времена, крестьянин, шкипер или ремесленник, сознавали собственную некомпетентность и не брались судить о том, что выходило за рамки их кругозора. Там, где их суждения были недостаточными, они уважали авторитет и благодаря своей ограниченности были мудрыми. (В связи с этим уместно вспомнить установку Ортеги из «Размышлений о “Дон Кихоте”» о том, что ясным и точным видение может быть только ограниченном жизненном горизонте). Современная организация распространения знаний, утверждает Хейзинга, приводит к утрате благотворного влияния подобных ограничений. Он указывает также на опасность вырождения эстетического чувства и вкуса у современного среднего индивида, очень сильно подверженного напору дешевого массового продукта. «Аморфной полукультурной» массе, делает вывод Хейзинга, все больше недостает спасительных тормозов уважения к традиции, форме и культу.

Мир, по утверждению Ортеги, обычно представлял из себя неоднородное единство массы и независимых меньшинств. Если общество хорошо организовано, масса не действует сама по себе. Ее существование обусловлено тем, что ее ведут, наставляют и представительствуют за нее, пока она не перестанет быть массой или, в крайней случае, не начинает к этому стремиться. Массе необходимо следовать чему-то высшему, исходящему от элиты. Можно вести бесконечные споры о том, кем должны быть эти избранные, но тот факт, что без них, кем бы они ни были, человечество утратит основу своего существования, сомнению не подлежит. Но Европа, сетует исследователь, вот уже столетие, как страус, прячет голову под крыло, надеясь не видеть очевидного. Единственное, что может спасти Европу в данных обстоятельствах это воцарение вновь подлинной философии. Для того, чтобы философия прaвила, достаточно одного - ее существования, другими словами того, чтобы философы были философами. В данное же время, точнее почти уже столетие они предаются политике, публицистике, просвещению, науке и чему угодно кроме своего дела. В тот день, когда подлинная философия воцарится снова, считает Ортега, вновь откроется, что человек, желает он того или нет, «самой природой своей предназначен к поискам высшего начала». Именно такого человека, который сам находит высшее начало, испанский философ называет избранным; тот же, кто не ищет, а получает его из чужих рук, становится массой.

Особое опасение внушает Ортеге тот факт, что даже в традиционных элитарных кругах плебейство и гнет со стороны массы становятся распространенным явлением. Интеллектуальная жизнь, казалось бы, взыскательная к мысли, превращается в триумфальную дорогу для псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни в каком виде неприемлемых.

Одной из непосредственных причин европейского упадка Ортега считает так называемое «варварство специализации». По мнению испанского философа, «человек науки», представляющий высший слой современной аристократии в его наивысшей чистоте, оказывается прототипом массового человека. И происходит это не в силу какой-то сугубо личной ущербности, а потому, что сама наука - родник цивилизации - закономерно превращает ученого в человека-массу, то есть в варвара, в современного дикаря. С каждым новым поколением все большее сужение поля деятельности приводит к утрате учеными связей с остальной наукой, с целостным истолкованием мира - «единственным, что достойно называться наукой, культурой, европейской цивилизацией». Неумение «слушать» и считаться с авторитетом, отличающее массового человека, достигает апогея у узких профессионалов. Тревожным сигналом для всех, кому ясна природа современной цивилизации (а последнюю можно свести двум основным величинам - либеральной демократии и технике, коренящейся в науке) является, по утверждению Ортеги, современный упадок научного призвания.

Характеризуя современную ему эпоху, Ортега указывает на следующее обстоятельство: массы не подчинятся никакому меньшинству, не следуют за ним и не только не считаются с ним, но и вытесняют его, а сами его замещают. Поскольку под восстанием Ортега понимает восстание против себя, неприятие судьбы, суть феномена масс состоит в следующем: масса, действуя самовольно, восстает против собственного предназначения.

Таким образом, оба ученых к избранным, к людям, ведущим жизнь благородную относили того, кто обладает повышенным чувством ответственности и усматривали в сломе естественной иерархии общества опасность для европейской цивилизации.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955) – представитель "философии жизни" и философской антропологии, автор концепций "массового общества" и "массовой культуры", "теории элиты", теоретик эстетического модернизма. Основные труды: "Восстание масс" (1930), "Дегуманизация искусства" (1925 г.).

В понятие "культура" философ вкладывает следующее: "Всякая культура – это интерпретация (прояснение, комментарий, толкование) жизни. Жизнь – это вечный текст. Культура – это такой способ жизни, при которой жизнь, отражаясь от самой себя, приобретает ясность и стройность". Ортега-и-Гассет дал оценку состоянию европейской цивилизации и предложил свое объяснение причин все углубляющегося кризиса. Ему принадлежит открытие феномена "массового человека" и прояснение сути массовой культуры, которую он рассматривал как естественное порождение "фаустовской " цивилизации. Его книга "Восстание масс" произвела не меньший эффект, чем Закат Европы" Шпенглера. Ортега создал собственное учение – рациовитализм, рассматривая его как инструмент, позволяющий вплотную подойти к решению "вечной проблемы" противоположности жизни и культуры.

Признавая существование культуры как результата творческого освоения человеком природного и социального мира, Ортега указывает, что в реальности существует множество культур, отличающихся друг от друга в силу специфики создающих их субъектов. Подобно Шпенглеру и Данилевскому, Ортега использует биологизаторский подход, считая, что каждая культура существует приблизительно 1000 лет, затем угасает, а на ее месте начинается новый цикл на более высоком уровне. Европейскую культуру ХХ века он также считает угасающей, прежде всего в силу того, что рухнула система ценностей, придававшая смысл бытию людей. Причина кризиса – это восстание масс, их экспансия, навязывание своей воли и системы ценностей творческому меньшинству.

Автор считает, что существуют две разновидности рода человеческого – "народ", или масса, являющаяся "косной материей исторического процесса" , и элита – особо одаренное меньшинство, творцы подлинной культуры. Предназначение "лучших" – быть в меньшинстве и сражаться с большинством. Все недуги современной Европы автор связывает со стремлением толпы к главенству в обществе. Жизнь выдающихся людей, по мнению Ортеги, сосредоточена в сфере игровой деятельности. Игра противопоставляется обыденности, утилитаризму и пошлости человеческого бытия. Игра обеспечивает установку на высокий уровень эмоций – от трагических до ликующе-праздничных.

Масса – это "средний человек". Ортега отмечает: "Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет своей собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду… Масса сминает все непохожее, все недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что "все" – это еще не "все". Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня мир становится массой. Такова жестокая реальность наших дней".

Массу отличает то, что она лишена подлинной культуры. Она не стремится к познанию первооснов, не ищет ответов на кардинальные вопросы бытия. Главным аргументом для массы является не моральная норма, а грубая сила. "Там, где нет норм, нет и культуры. Нет культуры там, где нет гражданской законности и где не к кому апеллировать,… где в решении споров игнорируются принципы разума. Культуры нет, если к любым, даже крайним взглядам, нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике… Кто в споре не доискивается истины и не стремится быть правдивым, тот интеллектуальный варвар. В сущности так обстоит дело и с массовым человеком, когда он ведет дискуссию".

Ортега-и-Гассет так объясняет сложившуюся ситуацию: есть три причины, которые привели к тотальному омассовлению. Первая – изменение материальных условий существования европейской цивилизации, достижение высокого уровня комфорта благодаря научно-техническому прогрессу. Никогда ранее так не удовлетворялись потребности людей, никогда ранее то, что считалось жизненной удачей и рождало смиренную признательность судьбе, не воспринималось как право, которое не благословляют, а требуют. Вторая причина в том, что социальные преграды стали более прозрачными. "Средний человек усвоил как истину, что все люди узаконенно равны". Ортега отмечает, что доступность материальных и социальных благ провоцирует агрессивность, стремление к безграничному накоплению, навязывает мещанство. "Тот мир, что окружает нового человека с колыбели, не только не побуждает его к самообузданию, не только не ставит перед ним никаких запретов, но, напротив, непрестанно бередит его аппетиты, которые могут расти бесконечно… Видя мир так великолепно устроенным и слаженным, человек заурядный полагает его делом рук самой природы и не в силах додуматься, что дело это требует усилий людей незаурядных. Еще труднее ему уразуметь, что все эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимых человеческих качествах, малейший недобор которых незамедлительно развеет прахом великолепное сооружение".

Третьей причиной омассовления западного общества Ортега считает бурный рост народонаселения. "В массу вдохнули силу и спесь современного прогресса, но забыли о духе. Естественно, поэтому она и не помышляет о духе, и новые поколения, желая править миром, смотрят на него как на первозданный рай, где нет ни давних следов, ни давних проблем".

Составной частью теории культуры Ортеги-и-Гассета является концепция природы и сущности современного искусства, которая изложена в его книге "Дегуманизация искусства" (1925 г.). Конец XIX– нач. XX вв. – время возникновения и расцвета авангарда в искусстве. Если в искусстве прежних эпох в центре внимания художника стоял человек, то для деятелей авангарда все существующее в этом мире подлежало расщеплению на первоначальные элементы. Методами эстетического освоения действительности стали логика и анализ, а не интуиция и чувственное восприятие. Философ отмечает, что искусство эпох античности, средневековья и Ренессанса вызывало непосредственный отклик, произведения поэтов и скульпторов становились событиями общественного значения. "Новое" же искусство непопулярно, поскольку дегуманизировано, антинародно по своей сути, оно не объединяет о разъединяет людей. Средства этого искусства предназначены для удовлетворения потребностей узкой группы посвященных, элиты. "Новое искусство – это чисто художественное искусство", отстраненное от живой реальности.

Философ выделяет пять признаков "нового искусства": 1) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства и ничем иным; 2) стремление понимать искусство как игру, а не документальное (реалистическое) отражение действительности; 3) тяготение к глубокой иронии не только над тем, что оно изображает, но и над самим собой; 4) тщательное исполнительское мастерство; 5) стремление избегать какой-либо трансцендентальности. Если ранее искусство поднимало и решало "вечные проблемы", то теперь перспектива быть пророком пугает художника. "Символом искусства вновь становится волшебная флейта Пана, которая заставляет козлят плясать на опушке леса". Ортега полагает, что будущее принадлежит новому искусству, несмотря на то, что дегуманизация будет нарастать. Оправдание такого искусства он видит в том, что оно говорит "языком чистых эвклидовых форм". Полагая, что эстетические достоинства художественного произведения выше его содержания, философ считает: "искусство, освободившись от человеческой патетики, лишилось какой бы то ни было трансценденции, оно осталось только искусством, без претензии на большее". Художники, по его мнению, накладывают табу на любые попытки привить искусству "человеческое", поскольку озабоченность чисто человеческим несовместима с эстетическим удовольствием. Ортега приветствует подобное вытеснение "слишком человеческого" из сферы культуры, считая это велением времени.

В основу историко-культурной периодизации философ ставит связь между человеком и технологией. На основании этого он выделяет следующие три периода технологической эволюции: "технология случая", "технология мастерового", "технология техники". Первый период – примитивная технология доисторического и протоисторического "дикого" человека. Ортега называет это время "технологией случая", поскольку "инженером" здесь выступает случай, в результате которого и происходят изобретения. Сам человек пока не отдавал себе отчет в существовании технологии как таковой и, соответственно, возможности преобразовывать природу по его желанию. Технические действия человека были слиты с его природными действиями. Все члены общины находились на примерно одном уровне, различались лишь мужские и женские обязанности (но у них и природные действия различны!). Постоянные и хаотичные манипуляции природными объектами по чистой случайности приводили к полезному изобретению, это вызывало волшебный трепет перед чудом, человек не воспринимал себя как Homo Faber, а потому не чувствовал ответственности за создание новых приспособлений.

Второй период – это технология Древней Греции, доимперского Рима и Средневековья. Набор технических действий значительно возрос, однако соотношение между техническим и природным было пока не в пользу первого – человек еще слишком "природен", по крайней мере, так он себя ощущал. Люди не подозревали о существовании понятия "технологии", у них были лишь представления о неких неприродных действиях конкретных ремесленников. Однажды Сократ спорил с современниками, уверяя их в наличии абстрактной технологии, которая существует независимо от конкретных людей, владеющих ею. В этот период "технологии мастерового" на пошив обуви общество смотрело как на конкретный дар, присущий определенному человеку. Мастеровые были не творцами, а лишь продолжателями традиций, норм. Орудия расценивались как дополнение к человеку с его природными действиями.

Иная картина предстает перед исследователем третьего периода – "технологии техники". На первый план выходит машина, человек лишь обслуживает ее. Приходит осознание того факта, что технология существует независимо от человеческой природы. То, на что способен человек, обладающий даром изобретательства, в принципе не имеет границ.

Не все идеи выдающегося испанского философа были восприняты как бесспорные. Можно упрекнуть Ортегу в излишней драматичности, отсутствии научной беспристрастности, публицистичности его высказываний. Тем не менее, творческое наследие Ортеги-и-Гассета имеет непреходящую ценность.